Мы у мамы — города, или Знакомьтесь: мой брат Вовка

Ест брат шумно и быстро. Я вот в свое время любила посмаковать. Меня мама недолго потчевала, всего-то пару месяцев, а прочитать за это время успела «Хождение по мукам», «Тихий Дон» да еще «Поднятую целину» повторить. С Володей только «Прощай, оружие!» неделю читала. Потом его брат  разодрал, как пазл. И, сдается мне, последнюю реплику мисс Баркли Владимир все-таки съел.

После этого мама перешла на колыбельные. Лучше всего репертуар «Аквариума» пошел, особенно «Лой быканах». А я, как помню, засыпала под Башлачева: «Как из золота зерна…» и «Сядем рядом». Еще хорошо под «Я несла свою беду» спится (Вовка тоже оценил). Вот тетя Юля своей дочери, моей двоюродной сестре, «Гражданскую оборону» пела: «Глупый мотылек…» да «Вот и все, что было…». Неудивительно, что Алиска такой анархист и мыслитель. Сидели как-то с ней на кухне, обсуждали, что бы такого попросить у Деда Мороза (в июле-то).

— Я бы волшебную палочку попросила, — мечтала я.

— А я крылья.

— Знаешь, в древности жил человек, который изобрел крылья. Полетел на них, долетел до солнца, крылья опалил и брякнулся на Землю. Забыла только, как его звали.

— Знаю я, — лениво отозвалась Алиска. — Юрий Гагарин его звали.

С Алисой мы встречаемся летом, у бабушки. Так и в этот раз: едва прозвенел последний звонок, родители отвезли меня в Ржев.

Брата я снова увидела, когда ему исполнилось четыре месяца. Это ж совсем другое дело. Как говорится, «был поленом — стал мальчишкой». Раньше-то у него всех умений — пердимонокли да прононсы: уделается по самые лопатки — и все счастливы. Или, бывало, водрузишь себе на плечо его, такого сытого, довольного молочного поросеночка, а он ка-ак гаркнет в самое ухо — и снова все счастливы. А тут уже не страшно и занимательно. Учила его, словно Балу — Маугли: и  ползать, и отряхиваться, и поворачиваться-садиться. Однако пухлая попа и купидоновы ляжки могли позволить Вовке ползать только по-пластунски. 

Иногда у меня складывалось впечатление, что родители хотят вырастить сурка. Мама сетовала: «После четырех Володя плохо как-то спит». Так он до четырех дрыхнет без задних ног! Я б на его месте задала жару, а он слушается, дурачок.

Ссылаясь на больную спину, мама кормила Вовку лежа. Без нее он отказывался спать долго. Родители ломали голову, решая, как быть, и надумали подложить Вовке практически порося — моего кота Чижика, игрушку-варежку. Я краем уха слышала, что мама с тетей Юлей некогда хранили в нем бутылку какой-то настойки. Вот и теперь решили налить в пластиковую бутылку теплой воды, надеть на нее Чижа и положить Вовке под бок. Что он, дурак, что ли, не отличит морды из пакли, пусть и нагретой, от маминого лица? Конечно, он глупыш и кое в чем мне уступает, но по габаритам среди ровесников Вовке нет равных. В штанах, в которых я совершала самостоятельные походы под стол, мой пятимесячный брат лежал кулем. 

Я в ту пору как раз пошла в третий класс. Школьную форму мы бросились покупать 31 августа. На мой рост и комплекцию нашлось два платья: в одном у меня карманы начинались где-то под ребрами, а во втором пуговицы нагрудника кончались в районе… гульфика, если бы он был у платья. Наша школа носит красно-зеленую клетку. Можно покупать юбку с жилеткой или сарафан. Первый вариант мама не любит, потому что я все норовлю заправить жилетку в юбку; могу еще потерять что-нибудь из этих составляющих. А сарафан натянула — и порядок. Мама, правда, и тут недовольна: она говорит, что надо не влезать в платье, словно в мешок для прыжков, а надевать через голову. Выбора особенного не было, и мы купили тот сарафан, в котором я, со слов мамы, похожа на кота в мешке («Саш, ты посмотри: у нее юбка болтается, как килт»). Еще мне пиджак купили, но я его потеряла в первой же четверти. 

За три месяца в нашей школе сменились два директора. Зачем-то нам стали давать два звонка. Почти как в театре, только там настоящие звонки, а у нас дверные: заунывно гундит «Тореадор». Два раза. Но в конце урока даже фальшивый Бизе радует.

В третьем классе нам не досталось учебников по окружающему миру и литературе, и почти каждую тему нужно было дома проиллюстрировать. Не школа, а дача Репина просто.  

Первого сентября задали нарисовать наш класс. Я долго не могла изобразить одноклассника Кадырбека возле школьной доски. Психовала-психовала, потом нашла выход: написала его портрет в полный рост, но со спины. Наших новеньких я тоже не стала рисовать (мама их почему-то блаженненькими называет) — Ваню Божевольного и Кирилла Христолюбова. 

В другой раз, когда мы Носова читали и иллюстрировали, мама заливалась: 

— Сонь, а почему к рассказу «Огурцы»  у тебя картошка на обложке?

— Мама, — злилась я, — картошка разве бывает зеленая?!

— Когда на свету долго лежит, очень даже бывает. Ты хоть пупыри пририсуй.

Едва разобрались с овощами, новая напасть, по окружайке: «Песни родного края». Мама советуется с папой:

— Василия Теркина на музыку положить или издалека долго Волгу нарисовать?

— Нарисуйте Газманова с куполами и скажите, что вы из Москвы. 

А еще нам поручают делать много докладов (разумеется, с иллюстрациями автора). Я стараюсь выполнять их самостоятельно, только в крайнем случае обращаюсь к родителям:

— Мам, а проверочное слово у Паганини гонка или поганка?

Мама застыла (сама, наверное, не знала). Папа подсказал:

— Паганини — словарное слово, два раза через «а».

И добавил что-то несуразное: «А слава КПСС вообще не мужик». 

Продолжение следует